Еще один плюс Шмеля - на нее не действует мое бухтение. Никак. У меня сегодня опять приступ мрачности случился. А Шмель ничего, выгуляла меня, я и сама не заметила, как мрачность куда-то сгинула. Шмель вообще дико органичное создание, это действует расслабляюще. Учитывая, что почти два дня я из-за ноги на стенку лезла - это почти рекорд. Обычно на людях я свою конечность стараюсь маскировать, хотя не получается, конечно. А тут отсиделась в ванне, провела ряд шаманских ритуалов... и вроде ничего так. Шмель совершенно не смущает в этом плане... Да, и приступ мрачности почти прошел. Хотя вот домой вернулась - и все равно как-то странно мне внутри своей черепушки, что-то не совсем то творится... а что "не то" понять не могу.
А вообще-то подбиралась я к Мураками (как всегда, Харуки, а не Рю). У меня второй раз случился муракамский запой - по роману в день перечитываю, то есть сегодня как раз за третий взялась. Проверяю старые ощущения от его книг и героев - все так же, ничего не изменилось. Может, только мое понимание и принятие его миров стало глубже за эти годы. Невозможно претендовать на понимание какого угодно автора, тем более настолько... хм, иноязычного и иномирного. Но все-таки мне нравится думать, что Мураками я понимаю, точнее чувствую, правильно. Более "своего" писателя найти сложно, хотя есть много других любимцев. Но миры Мураками - это миры Мураками, я сама в таком живу. И жила еще до того, как узнала, что он "муракамский".
Шмелю сейчас речь про него толкала, я редко кому-то рекомендую этого автора, но Шмель сама немного оттуда, поэтому надеюсь, что ей пойдет. Иногда хочется диалога. Ляпнула, что мое сознание во многом объяснимо (определено) через Мураками и Достоевского, теперь думаю, что ляпнула довольно точно.
И вот еще что. То, что я сейчас пишу (или пытаюсь писать) опять же в чем-то определено Мураками, у моих лун, кошек и чертовых колес ноги растут именно из его романов, простите за дурацкий оборот. Но вот в чем дело. Когда я у себя (обычно) отлавливаю образ, который кажется мне заимствованным я страдаю (да-да). Думаю, переписываю, откладываю в какой-то далекий ящик внутри мозга. Но только не тут. Я прекрасно знаю (и сейчас, перечитывая, убедилась еще раз) предысторию своих сказок, из чего они сложились. И это совершенно не беспокоит. Может, дело в том, что я абсолютно по новому трактую все, а когда придумывала - у меня и в голове не было Мураками, это потом вспомнилось. И вот поймав себя на подсознательном цитировании, я спокойна. Даже самой странно. Но ведь я строю свой собственный мир...
Выписки, для себя.
читать дальше"Мой любимый sputnik"
– Ничего не поняла, чего ты мне тут наговорил. Скажи лучше, ты что – мысленно переносишь себя внутрь какого-нибудь произведения?
– Думаю, большинство людей на Земле так делает. Конечно, и я тоже. Если вспомнить, как устроен автомобиль, это похоже на трансмиссию. Человеку нужна такая трансмиссия между ним и жестокой реальностью. Когда внешний мир наваливается на тебя всей своей мощью, ты меняешь положение шестеренок в коробке передач – просто переключаешь скорость, чтобы принять этот удар легко. Так живые существа оберегают свою хрупкую оболочку. Понимаешь, о чем я?
____________________
– У Граучо Маркса есть классные слова, – произнес я. – “Она страшно меня любит и потому больше ничего не понимает. Потому и любит меня”.
____________________
Стоя на самой вершине, я взглянул на небо: луна висела удивительно близко и была полна какой-то дикой, свирепой энергии. Грубая каменная глыба, с поверхностью-кожей, изъеденной беспощадным временем. Зловещие тени самых разных очертании, всплывшие на ее поверхность, были слепыми раковыми клетками – они тянули свои щупальца к теплу человеческой жизни. Лунный свет искажал все звуки, смывал, подобно течению реки, все значения, сбивал с пути и вводил в заблуждение души. Это он заставил Мюу увидеть своего двойника. Это он увел куда-то котенка Сумирэ. Это из-за него исчезла сама Сумирэ. Это он играл музыку, которой (скорее всего) просто не могло существовать, и притащил меня сюда. Впереди передо мной простирался бездонный мрак, позади – мир тусклого света. Я торчал на вершине горы в чужой стране, выставленный под лунные потоки лучей. Трудно поверить, что все это не было тщательно спланировано с самого начала.
Вернувшись в коттедж, я налил себе коньяку Мюу и выпил. Потом попытался тут же заснуть. Не смог. Даже вздремнуть не получалось. И пока небо на востоке не стало светлеть, луна, гравитация, шорохи окружили меня плотным кольцом и не отпускали.
Я мысленно представил котов – в запертой квартире, умирающих с голода. Нежные маленькие плотоядные зверюги. Там я умер – настоящий я, – а они еще были живы. Они ели мою плоть, разгрызали мое сердце, сосали мою кровь. Эта картина стояла у меня перед глазами. Я прислушался. Откуда-то издалека доносилось их чавканье: коты высасывали мой мозг. Три грациозных кошечки окружили расколотый череп и прихлебывали оттуда густой суп цвета пепла. Кончиками красных шершавых язычков аппетитно вылизывали мягкие складки моего сознания. С каждым их прикосновением сознание мое колыхалось и подрагивало – как раскаленный воздух, струящийся в жару. Становилось все более похожим на мираж и исчезало.
____________________
Я задумался. Почему все должны быть такими одинокими? Почему это необходимо – быть такими одинокими? Столько людей живет в этом мире, каждый из нас что-то жадно ищет в другом человеке, и все равно мы остаемся такими же бесконечно далекими, оторванными друг от друга. Почему так должно быть? Ради чего? Может, наша планета вращается, подпитываясь людским одиночеством?
____________________
"Норвежский лес"
— Ну как... Потому что не может так быть, чтобы кто-то кого-то вечно защищал. Разве нет? Например, пусть мы с тобой поженились. Тогда ты будешь ходить на работу. Тогда кто будет меня защищать, когда ты на работе? Или кто меня будет защищать, когда ты в командировку уедешь? Я, выходит, до самой смерти всюду с тобой должна ходить, так ведь? Это нехорошо. Это даже человеческими отношениями назвать нельзя. И потом, когда-нибудь я тебе надоем, и ты мне скажешь: «да в конце концов, я зачем живу вообще? Чтобы только за этой женщиной присматривать, что ли?» Я так не хочу. Так ведь моих проблем не решить.
— Но это же не на всю жизнь. Кончится же когда-нибудь. Оно как кончится, мы тогда опять подумаем. В смысле, как теперь будем жить. Может, тогда ты, Наоко, мне будешь помогать, кто знает? Мы же не так живем, чтобы дебет с кредитом сходился, как в бухгалтерии. Если тебе сейчас конкретно моя помощь нужна, ты мной пользуешься. Не так, что ли? Почему ты так все усложняешь? Ты не напрягайся вот так. Напрягаешься, поэтому так тебе все и видится. А если расслабиться, всему телу легче становится.
____________________
Я вот такой смерти боюсь. Когда тень смерти медленно-медленно жизнь из тебя вытесняет, очнешься, а вокруг только тьма, и ничего не видно, вокруг все тебя больше как мертвого воспринимают, чем как живого. Не хочу так. Я такого ни за что не вынесу.
____________________
— Я думала, что пока вместе с ним буду жить, проблем не будет, — продолжила она. — Что больше ухудшений не будет. для таких больных, как мы, такая вера в кого-то — это самое главное. На этого человека можно положиться. Если состояние хоть чуть-чуть ухудшится, скажем так, если болт начнет развинчиваться, он это сразу заметит и заботливо, терпеливо все исправит. Если веришь : «Он завинтит болт, он распутает нити», то с такими болезнями, как у нас, рецидивов не происходит. Пока такая вера есть, этого взрыва не происходит. Я безумно счастлива была. думала, неужели жить — это так здорово? Такое было чувство, будто спасли меня из ледяного бушующего моря, и я лежу в теплой постели, укутанная в одеяло. Через два года после свадьбы родила ребенка и с тех пор вся была в заботах о нем. Совсем было и думать забыла о какой-то там своей болезни. Утром встану, по дому все сделаю, о ребенке забочусь, вечером муж придет, ужином его накормлю... Каждый день одно и то же. Но была я счастлива. Самый счастливый период в моей жизни, кажется, тогда был. Сколько же лет это продолжалось? до тридцати одного года так оно продолжалось. И опять оно. Взрыв.
____________________
— Родственники когда папу навестить приходят, мы с ними тут вместе едим. Так они все половину недоедают, как ты. Я когда все съедаю, говорят : «Здоровая же ты, Мидори. А у меня кусок в горло не идет, не могу больше есть.» Но ухаживаю за папой-то я! Смех один. Другие лишь изредка придут да посочувствуют, а утку выносить, мокроту помочь схаркнуть, от пота вытереть, это же я все делаю! Если бы от ихнего сочувствия утка сама выносилась, я бы раз в пятьдесят больше других сочувствовала. Но когда я весь обед съедаю, они на меня осуждающим взглядом смотрят и говорят: «Здоровая же ты, Мидори.» Все меня, видно, за тяговую лошадь считают. По столько лет людям, почему они настолько в жизни ничего не понимают? На словах-то все можно сказать. Вынесешь ты утку или нет, вот что главное. Почему я все это сносить должна? Я ведь и выматываюсь, бывает, до смерти, и разреветься иногда хочется. Посмотри-ка на все это, как врачи прибегают, в голове у него скальпелем копошатся, хотя и надежды никакой нет, что полегчает, и так раз за разом, и каждый раз ему все хуже становится, и соображать он все хуже начинает, это же невыносимо! И деньги накопленные кончаются, и в университет неизвестно как еще три с половиной года смогу проходить, и сестра из-за всего этого замуж выйти не может.
____________________
А я лишь проживал день за днем, низко склонив голову к земле. Все, что отражалось в моих глазах, было лишь болото без края и конца. Я поднимал правую ногу и делал шаг, потом поднимал левую ногу и делал еще шаг. Я даже не понимал, где я точно нахожусь. Я не был даже уверен, в ту ли сторону я иду. Я просто передвигался шаг за шагом, потому что не идти никуда было нельзя.
____________________
Прошел апрель, пришел май, но май был еще суровее апреля. С наступлением мая я почувствовал, как моя душа начала затрепетала и начала дрожать посреди все набиравшей силу весны. Это трепетание приходило в основном на закате дня. В нежных сумерках, овеянных тонким ароматом магнолии, моя душа ни с того, ни с сего разбухала, трепетала, дрожала и наполнялась болью. В такие моменты я неподвижно закрывал глаза и сжимал зубы. Я ждал, когда это пройдет. Спустя долгое время оно медленно проходило, оставляя после себя тупую боль.
____________________
— А во мне живая кровь течет.
Мидори прижалась щекой к моей шее и продолжила.
— И я тебе сейчас в любви признаюсь у тебя в объятиях. Я все сделаю, если ты мне скажешь. Я в чем-то хоть и эгоистка немножко, но я честная и добрая, работать умею, и симпатичная я, и грудь у меня красивая, и готовлю хорошо, и наследство папино на трастовый депозит положила... Не кажется тебе, что слишком легко от меня отказываешься? Ведь если ты меня не возьмешь, я потом уйду куда-нибудь.
— Время нужно, — сказал я. — Нужно время, чтобы подумать, разобраться, решить. Жалко, конечно, но сейчас я ничего другого сказать не могу.
— Но ты же всей душой меня любишь и терять меня опять не хочешь?
— Конечно не хочу.
Мидори отстранилась от меня, улыбнулась и посмотрела мне в лицо.
— Хорошо, я подожду. Я тебе верю, — сказала она. — Но когда будешь брать меня, бери меня одну. И когда меня обнимаешь, думай, пожалуйста, обо мне одной. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Понимаю.
— И еще, можешь со мной делать, что только захочешь, только не заставляй меня страдать. Слишком много я в жизни страданий натерпелась и больше страдать не хочу. Хочу счастливой быть.
Я привлек ее к себе и поцеловал в губы.
— Брось ты этот зонт, обними меня двумя руками покрепче, — сказала Мидори.
— Мы же промокнем без зонта.
— Ну и ладно. Подумаешь, промокнем. Не хочу сейчас ни о чем думать, хочу просто обниматься. Я два месяца терпела.
Я положил зонт возле ног и под дождем стиснул Мидори в объятиях, что было сил. Лишь тяжелый гул колес автомобилей, несущихся по скоростной автостраде, окружал нас, точно туман.
— Может, куда-нибудь, где крыша есть, пойдем? — сказал я.
— Поехали к нам домой. Там сейчас нет никого. А то мы так простудимся.
— Ну да.
— Мы прямо будто реку переплыли, — сказала она, смеясь. — Ух, здорово!
Мы купили в универмаге полотенце побольше и по очереди сходили в уборную просушить голову. Затем мы поехали к ней домой на метро с пересадками.
Мидори тут же отправила меня первого в душ, потом приняла душ сама. Потом одолжила мне банный халат, пока сушилась моя одежда, а сама переоделась в водолазку и юбку. Мы сели на кухне за стол и стали пить кофе.
— Расскажи что-нибудь, — сказала Мидори.
— Что рассказать?
— Ну... А что ты не любишь?
— Курятину не люблю, венерические болезни, еще болтливых парикмахеров.
— А еще?