Несколько дней я взвешиваю все "за" и "против".

Так уж сложилось, что уже 6 лет я время от времени открываю вордовский документ "записки" и впечатываю туда еще несколько предложений. Это не дневник, не сборник цитат или размышлений. Развернутая лента моего сознания. Там скопились и зарисовки, и жалобы, и несколько анекдотов из жизни, пара недописанных рецензий и все мои претензии к постмодернизму, сны и неотправленные письма. Документ этот я давно не перечитывала, и еще бы долго не собралась, не начни искать Лунных кошек. И вот перечитала я этот нерифмованный бред и поняла: вовремя. Все те же шестеренки, которые вращаются сейчас внутри, попытки изгнать из себя маленького и вечно недовольного бесенка... им нужна была эта экскурсия в "прошлую себя".
Повелось, что в этом дневнике я не пишу о некоторых вещах. Поэтому подборка цитат из "записок" здесь появиться не могла. Бы. И все же вот она, почему? Да потому что, когда я пишу про себя, "я" тем скорее превратится в некое лирическое "она", чем правдивее я буду. И еще потому что мне это надо. Я больше не могу цепляться за свои осколки.
Тем более, что даже в "записках" я прячусь. Сейчас я специально убрала часть дат и поменяла кое-какие записи местами, вычистила некоторые детали. А дальше уже ваша воля - искать меня между строк. Часть описанных людей и событий реальны, некоторые никогда не рождались.

Страшно подумать. Первые строки были написаны мной в 17. А часть записей делала уже я - в свои 22-23.

обещанные сказки про любовьГЛУПО: что тебе еще надо, тупое сердце? Я ведь счастлива, а тебе опять грустно. Или не грустно? Что это за дерганье под желудком? Душа разрослась, тесно ей…8\X.2005

ПРОКЛЯТИЕ: самое страшное – лишиться возможности заниматься любимым делом. Даже не отречься от призвания, а просто…лишиться. Я знала одну хорошую девочку. Талантливую художницу. Может не звезду первой величины, но все же. Для неё в её картинах сошлась вся жизнь, возможность сказать что-то. Когда она рисовала или говорила про живопись, или смотрела старые альбомы… как светились эти прозрачно-серые глаза. Забывалось про природную некрасивость, куда-то уходил косящий взгляд. Однажды она заболела. Что-то вроде паралича. Не могла шевелить пальцами. У нее в глазах такой испуг был…7.01.2006

НЕ ЗАБЫТЬ отменить смертную казнь!! Не забыть прекратить войны.

САМОЕ СТРАШНОЕ, что может случиться с человеком – это больше ничего не хотеть. Это даже не старость, а какой-то паралич души.

ДИАЛОГИ:
С Агас:
Человек пришел сюда не для радости.
А для чего?
Для совести.
Почему радость с совестью не может совпасть?
С ПС:
Почему бы ни писать что-то светлое?
Писать негатив легче.
Ну да. Воскрешать в принципе трудней, чем убивать. – Задумчиво.

ВЫЧЕРКИВАЮ ТВОЕ ИМЯ из бумаг, разговоров и мыслей. До сих пор пытаюсь оградить тебя от непомерно горькой, горячей и поэтому смешной моей любови. Удивляйся, а еще лучше не замечай моих резких словечек. Я сама так талантливо тебя не замечаю, что уже привыкла к этому. И шучу, шучу. У-лы-ба-юсь. Ты не представляешь, как легко дается эта улыбка, когда внутри пусто. И в общем-то улыбайся – не улыбайся. Я рассказала про эту нелепую любовь всем. Пусть смеются. Это такой старый способ, что немного стыдно, – чем больше говоришь, чем больше уверяешь в реальности и данности своей истории, тем легче она превращается в фарс, затем в тень. А однажды понимаешь – все кончилось, и становится немного обидно. Как? Все?
Но и рассказывая и усмехаясь, я не называю. Верю в старую магию – и вычеркиваю тебя из разговоров, мыслей и судьбы.
День, когда я поставлю над своими стихами последних недель твои инициалы, а в конце этой строки напишу твое имя, и станет твоим настоящим концом, …
Жизнь спустя – я назвала тебя. Аминь, призрак. Рассыпься.

СМЕРТЬ порой кажется знакомой, как комната, в которой я живу вот уже 19 лет.

МОРЕ: может, ли случиться, что в этом году я его не увижу? Это я, конечно, переживу. Да и морская вода вряд ли станет намного горче. Слезы моря… Но какая-то моя частичка все же не переживет.
Пожалуй, море – это моя единственная любовь без порядкового номера.

ЕЩЕ ПРО МОРЕ: я-то точно знаю, что море – мужчина. Я слышала биенье его сердца и видела пульсацию легких. Он обнимает меня, рассказывает старые сказки.

Не хочу дату. Предположительно – зима, полночь.
ОДИНОЧЕСТВО: к этому слову даже не надо подбирать эпитеты. Одиночество – это и так пустые ночи, пересохшие губы, горечь в горле, полые металлические звуки, вылетающие изо рта.
Я одинока. Тем больше, чем больше вокруг меня людей. И тем страшнее, чем привычнее. Я словно Шекспир у Борхеса. Все и ничто. Что-то потерялось во мне, что-то важное.
(…)

СМЕЮСЬ. Как страшно слышать свой смех со стороны – захлебывающийся, торопливый, нервный.
Извини, ПС, еженедельно тебе приходится выслушивать эти истерические всхлипы. Даже думать не хочется, что может крутиться у тебя в голове. Хотя, несомненно, диагноз, ты мне давно поставил. А я смеюсь и смеюсь, чтобы, не дай Боже, не заплакать. Где сил взять, слышишь Боже?

ПРО ДРУЖБУ:
Сегодня ко мне подошла девочка, одна из множества моих подруг. Вслед за неловкой паузой, разговор потихоньку стал вытягиваться, как водосток к небу. И в какой-то момент она, рассматривая что-то над моим левым ухом, сказала:
Кстати (почему кстати? Про другое ведь совсем говорили?) я давно хотела в кино.
?
Ну и я к Ване (то же ничего имя, подойдет) напросилась. Ну чтоб он меня в кино сводил.
Пауза длиной в падение сердца с невыясненной ночной высоты. Как удар левой в солнечное сплетение.
Он забудет, наверно. – Слова подруги отзываются эхом. Ну правильно – ведь я только что сорвалась в самую глубокую горную расщелину.
Перевожу дыхание и привычно улыбаюсь, как боксер привычно парирует удар противника.
Дело не в том, что я этого Ваню долго и безнадежно любила (даже если и для того, чтобы не атрофировалась какая-то важная душевная мышца). Превращала любовь в фарс, рассказывала горькие анекдоты всем и каждому, но тем бессловеснее внутри умирала, когда натыкалась на бесстыже зеленый взгляд его прозрачных глаз.
И дело не в том, что мы с девочкой еще два часа гуляли по городу, я кричала стихи, а небо драпировалось в траурный фиолет. И не в том, что мы расстались подругами.
Просто я все еще не могу научиться переживать эту паузу, длящуюся ровно одно падение сердца.


ЛЮБЫЙ – почти что любой. Только без вариативности.

ИНАКОМЫСЛЯЩИЙ – это не страшно. Не одиночество, а просто уединение.
А я вот похоже – инако-дышащая. Не лечится.


ПЕРВЫЙ ПРИЗНАК надвигающегося безумия – сигаретный дым пахнет клубничным вареньем. (П.С.)

ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, что если на меня не смотреть, то я стану просто кусочком тумана, освобожусь от своего нелепого тела. Не смотрите на меня, хоть один день не заговаривайте со мной. Лишь ваши представления обо мне еще удерживают не земле это жалкое подобие. Кто вам соврал, что я такая? За спиной у меня нет опаленных крыльев, мои шутки – это просто жалкие гримасы больного шута.
Чертово зеркало, позабывшее, что-то очень важное. Сумасшедшая русалка, бродящая по городским улицам.

БЫВАЮТ ТАКИЕ ДНИ, когда очень легко умереть.
Дыхание замедляется, я с трудом перекидываю пальцы по клавиатуре. К чему такая жизнь? Когда нет ни малейшей надежды. Когда впереди тупик?

НЕУЖЕЛИ ИМЕННО СЕЙЧАС? Когда стало очевидно, что надежда и впрямь глупое чувство, именно теперь – появились люди, способные согреть в ладонях мою сироту-душу?
Именно теперь во мне появилась та самая легкость, когда все так просто и само собой разумеется. Только я никогда не осмелюсь произнести цену, которую приходится платить за возможность быть самой собой.

ДИАЛОГ:
У края пропасти.
Он: Скажешь – прыгну.
Она: Позовешь – полечу…

НАКРИЧАЛ ПС.
Тебе только 19 лет! Как ты можешь… - Ну и все как обычно. Спасибо тебе, Паша. Не за то, что увидел – или захотел увидеть – мои стихи. За то спасибо, что разглядел это самое «только». Начиная с 12 мне всегда говорят – «уже»…

ДВА МИРОВОЗЗРЕНИЯ.
Однажды, я сломаюсь, Господи. Но это будет не сегодня.
Господи, я вчера опять сломался… Ты того… прости…
(Разговор с П.С.)

Маргарита фон Штейн:
Неужели ты не боишься, что ночью он назовет тебя моим именем?

Ну как посметь и решиться – ждать? (…)
Найдись ты уже, милый. Иначе я сделаю что-то страшное, иначе я просто исчезну, истаю как последняя горсть снега на солнцепеке.

Мне хотелось кричать и царапаться, я извивалась бы под ним, как змея, и исцарапала спину, как дикая кошка, но надо было лежать смирно, вытянув руки вдоль туловища. Однажды он предложил заняться этим в масках, но не смог найти в магазине ничего кроме детской маски кролика с огромными передними зубами и круглыми дырочками глаз. Он стеснялся заходить в секс-шопы. Представив его голого, вспотевшего от усилий, бодро подпрыгивающим на мне в маске кролика, я забрала детей и подала на развод. Недавно наша общая знакомая сказала, что он снова женился, на сей раз это была сухопарая рыжая врач-проктолог. Возможно, теперь они делают это в масках бурундучков из мультика про спасателей, подзадоривая друг друга фразами типа: - Сделай это, мой дикий мустанг! – Приготовься, моя безумная жрица любви. С него станется.

-Осталось дать обет безбрачия.
- Поздно.
- Ну тогда – ужин!

ТВОЕ ЛИЦО для меня сейчас драгоценнее всего на свете. Не важно, что сейчас темно, не важно, что того, кто касается моих волос, зовут иначе. Мне не нужно закрывать глаза, чтобы знать – ты рядом. В вечной темноте моих снов, ты единственный не-голос.

Родной мой, если бы ты знал, сколько писем и песен я написала тебе за эти годы, то наверно, не спрашивал бы «почему».
Я не знала, каким ты окажешься. Я просто тебя ждала.

И правда – зачем я ему? Я и себе не очень-то нужна, если честно.
Вы думаете, что видите меня? Очнитесь.
Это жалкая тень кривляется на стене.

- Вот… - Я растерянно развожу руками. – Мокну.
- Не надо.
Я так люблю эту улыбку. И даже не замечаю розу, на этот раз правда не замечаю, которую он держит в руке. На длинном стебельке, винно-красную.
- Дорогое удовольствие, - заметит завтра ПС.
- Это мне? Почему? – я не знаю, откуда у меня этот детский голос, я думала этого ребенка, убили восемь лет назад. Этот голос исчез вместе с поездками на велосипеде, бананами и творогом на завтрак. Вместе с моей семьей и моим домом. Я научилась любить этот мир, хрупкий и прекрасный, удивляться ему… Но привыкла к тому, что его чудеса… Ну просто в моей жизни нет места ни этому детскому изумлению. Ни двум слезинкам в уголках глаз. Ни красивому молодому человеку, держащему надо мной зонт.

- Любите, - констатирует ПС.

- Ад, - говорит ПС. И на этот раз я не спорю.

Я буду повторять снова и снова. Никто не любил до меня, никто не любил так, как люблю я. Пусть вечно ждет Пенелопа Одиссея, прощает Менелай Елену, а Дездемону - несчастный и гордый мавр. Мир только что был сотворен, и я первая женщина, полюбившая первого мужчину.

Странная модификация дедовой квартиры. Он. И другая женщина. И я, то наблюдающая за ними, то выходящая в соседнюю комнату. Я просыпаюсь, обнимая его. Чувствуя тошнотворное сердцебиение, «я жую свое сердце, свое сердце». Кто сказал? Какая к черту разница, какое значение можно придавать сну? Начинать торговаться с кем-то невидимым и мучительно печатать шаг по раскаленному асфальту, вдавливая навеки в его размякшую шкуру тавро своих каблуков?

НЕВЕРОЯТНОЕ открытие. Это я не – «везде прорасту» - сорняк, а ты. Ты, сквозь любые стихи и прозу пробивающийся неизменно. Так наделив – тебя – своей печатью, обратной каиновой, я словно отдала тебе свою несоизмеримую ни с чем живучесть, которой ты пока, быть может, не ощутил. И если повезет – не ощутишь, потому что сама до сих пор не уверена – дар ли это или проклятие.

ПС долго набирал, нанизывал слова. И вдруг оборвал:
- Не то. Ты его любишь?
- Да.

В конце концов любить - это еще и не умирать. Как легко и красиво - истечь кровь на его руках.
А ты попробуй, поживи. Так поживи, чтобы он, блять, поверил: ВЫЖИВУ!!

Никому ведь не расскажешь… И не захочешь, наверное, рассказывать, но какое смешное, нелепое, простое счастье – уснуть рядом с любимым человеком.