Интермедия в баре «У Син».

В баре было непривычно людно. У самой стойки устроилось двое подростков с разноцветными (дико сладкими на первый взгляд) коктейлями. У задней стенки расположилась компания парней: узлы галстуков ослаблены, пиджаки свалены в одну кучу, на столике скопилось несколько кружек с пивом. Пес быстро юркнул в приоткрытую дверь и скользнул на привычное место: барный стул в самом углу, обычно свободный. Может, посетителям не нравилось соседство расстроенного пианино и угроза висящей прямо над макушкой Пса гитары. А может, этот стул просто не замечали, Пес давно привык к таким странностям. В баре «У Син» по крайней мере.
Сама хозяйка сердито разливала по большим кружкам новую порцию пива. Псу она лишь коротко кивнула, и, схватив поднос, умчалась к шумной компании. При ее появлении компания сразу же перестала быть шумной. Вечер пятницы, для любого нормального кафе или бара – прибыльное время, но только не для бара Син. Обычно в пятницу она закрывалась раньше, и сейчас недовольно смотрела на случайных гостей. Официантка уже ушла домой, и Син приходилось замещать ее. Пес старался делать вид, что не замечает ни компании, ни недовольного лица своей знакомой. Получалось плохо, и он совсем уже собрался зайти в другой раз, как Син его окликнула:
- Подожди. Сейчас я освобожусь, можешь, пока кофе себе сварить.
Для Син это было проявлением дружеских чувств, кофе в своем баре она варила только сама. И даже однажды наняв бариста, рассчитала его примерно через два часа. То есть за пять минут до того, как бедный парень сам бы подал в отставку, не выдержав постоянных придирок и советов.
Пес уже устроился на своем стуле, перед ним дымилась горячая чашка с кофе, а из колонок доносилась очередная композиция Армстронга. Пес никогда не понимал этой страсти Син, но привык к неизбежному джазу в качестве дополнения к кофе с корицей. Син поправила белоснежный фартук и устроилась напротив.
-читать дальше Так меня называл первый муж. – Она постучала ногтем (всегда только прозрачный перламутровый лак) по висевшей на стене репродукции. – Син.
Пес хотел уже спросить, но осекся, вспомнив, что сам в прошлый раз поинтересовался у Син, откуда у нее такое странное имя. Разговор с Син часто напоминал игру в «сломанный телефон». Но если заходить к ней каждую пятницу и часто задавать одни и те же вопросы, то есть надежда, что однажды услышишь нужный тебе ответ. Пес послушно посмотрел на репродукцию.
На ней была изображена обнаженная женщина, они сидела, спрятав лицо в сложенные на коленях руки, длинные волосы неаккуратно струились по плечам. Отвисшие груди, выпуклый живот… В правом нижнем углу вместо подписи художника стояло лишь одно слово «Sorrow». Пес, как ни старался, не видел связи между некрасивой женщиной на картине и ухоженной Син. Син с ее безупречно прямой спиной, всегда идеально уложенным каре, юбками-карандашами до колен и наглаженными блузками. Никакой связи между ними не было и быть не могло.
- Это Ван Гог. – Син еще раз постучала ногтем по картине. – Его ранний период. Для многих Ван Гог – это Арль, подсолнухи, звездная ночь и кипарисы. Сложно представить, что сперва его палитра была такой темной. Но… да, она была именно такой. Я уже потом узнала, откуда взялось это имя – Син. Это натурщица Винсента, ее звали Христина, она была проституткой. Ван Гог заботился о ней, тогда он еще надеялся, что у него может быть, если не семья, то подобие домашнего очага. Надежды, конечно, не оправдались. А картина называется «Sorrow» - «Скорбь». «Sorrow is better than joy» - «Скорбь лучше радости», так он говорил. – Син помолчала и усмехнулась. – Я сама долго не знала, откуда муж выкопал такое прозвище. А потом привыкла. Лучше, чем Тина.
Пес тактично помолчал, думая, что первый брак у Син вряд ли был удачным.
Компания в углу снова начала шуметь, Син поморщилась, но так ничего и не сказала. Колокольчик на двери звякнул и в бар вошел еще один посетитель, высокий парень, прижимающий к себе деревянную коробку, похожую на шахматную.
- Привет, Син. Как обычно.
Пес принюхался. Парень как парень, но его забытые сны пахли горячим песком, кровью, тиной и благовониями. Что-то неуловимое тревожило Пса, но он покачал головой. Парень со странными снами должен был волновать его меньше всего.
- Син, все становится хуже.
- Мммм? – Хозяйка бара отвлеклась от неизбежного протирания бокалов.
- Не знаю, просто хуже. Сегодня исчезла еще одна дверь.
- «Все становится хуже» уже очень давно. - Син пожала плечами. – А сейчас все плохо, Пес.
- Ты что-то замечала?
- Что именно?
- Что-нибудь странное.
- Странное? – Син улыбнулась. – Я живу на спуске, mein lieber. Тут странное – норма. Вот ты, например.
Пес заерзал на высоком стуле.
- И что же такое твой «спуск», ты часто про него говоришь.
- Спуск? Да ничего, собственно. Это не место и не время, просто он есть. Ты, например, на спуске. И маяк.
- Маяк?
- Маяк, mein lieber, маяк. И странно то, что он уже девятнадцать лет пустует. Знаешь, это, наверное, первая странность. Маяк никогда не пустовал. Но сменщик так и не приехал, такого никогда раньше не случалось. На спуске много разных вещей. И людей. Правда, их не все видят, но это же не значит, что их нет. – Син побарабанила пальцами по стойке, пытаясь подобрать слова. – Спуск… это возможность. Отсюда можно уйти, спустится дальше. Многие чувствуют, что спуск рядом, минутах в пятнадцати хода.
Пес ждал, по одной таская рыбные крекеры из глубокой чашки. Но Син умолкла, на ее лице появилось беспомощное выражение. В колонках труба Армстронга сменилась тенор-саксофоном.
- Подожди, неужели ты сам ничего не знаешь? Я думала…
- Да мне все равно, как это называть. Главное, что я здесь застрял. И мне все это не нравится.
- То, что застрял? Ты же сам этого хотел.
- Хотел, но не так. Син. Ты разве сама не чувствуешь? – Голос сорвался. Пес отхлебнул остывший кофе закашлялся. – Все неправильно, Син. Все не так.
Женщина дописала счет, махнула Псу рукой, мол «жди», и отправилась к уже порядком набравшейся компании. До Пса доносились обрывки фраз «поздно», «мы закрываемся», наконец обессиленные спором и пивом гости расплатились и вышли. Колокольчик на двери жалобно вскрикнул. Парень у окна продолжил строить из разноцветных костяшек сложную фигуру, напоминавшую сразу и пирамиду и дракона.
- Я знаю. – Голос Син звучал по-прежнему невозмутимо. – Я знаю, что все не так. Но ничего не могу поделать. Я принадлежу спуску, mein lieber, только и всего. Это не значит, что я что-то знаю. Или тем более понимаю, что тут происходит. Я вообще не понимаю, как люди могут ходить по улицам, каждый день видеть то, что вижу я – и не кричать от ужаса. Почему они, - Син кивнула за окно, там остатки выгнанной компании курили сигареты и решали, что делать дальше, - все еще не поседели. Ты понимаешь? Как они могут не замечать, не чувствовать. Как. Они. Могут!
- Тогда я пойду? – Пес неловко соскочил со стула. – Я еще зайду как-нибудь.
Син внимательно посмотрела на него.
- Все-таки пойдешь?
Пес кивнул.
- Антшер на носу. И полнолуние… Лучше подожди.
Показалось, или голос прозвучал расстроено? Пес осторожно положил руку Син на запястье.
- Син, мне действительно надо идти.
- «Тик-так, клок-тон, путь узнаешь у ворон», - продекламировала Син.
- Узнаю – расскажу, - Пес улыбнулся и выскочил за дверь, на ходу застегивая пальто.
Хозяйка бара еще какое-то время смотрела на закрытую дверь, потом покачала головой и вернулась за стойку, вытащила сигарету, покрутила в пальцах и убрала обратно. В конце концов, Пес мог и вернуться.